Композиция первого тома поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» и «фигура фикции. Анализ поэмы Гоголя «Мертвые души Своеобразие начала 1 тома мертвые души

Ивинский Д. П. д.ф.н., проф. фил. фак. МГУ им. М. В. Ломоносова (Москва) / 2009

В русском национальном характере Гоголь усматривал прежде всего способность к часто внезапным и обычно немотивированным переходам от вспышек жизненной активности к апатии и бездействию. Поэтому гоголевская типология характеров опирается главным образом на противопоставление людей деятельных и праздных.

Вот, например, несколько строк из «Выбранных мест из переписки с друзьями», где Гоголь так в письме 1844 г. к неустановленному лицу характеризует «споры о наших европейских и славянских началах»: «Поверь, уже так заведено и нужно, чтобы передовые крикуны вдоволь выкричались затем именно, дабы умные могли в это время надуматься вдоволь» . Итак, на одном полюсе активность, стремление к публичным спорам «передовых», на другом — внутренняя сосредоточенность «умных»; одни «кричат», другие «думают».

В отдельных случаях «деятельность» и «праздность» оказываются не характеристиками разных человеческих типов, а различными сторонами одного сознания. В тех же «Выбранных местах... » читаем: «<...> везде, куды ни обращусь, вижу, что виноват применитель, стало быть наш же брат: или виноват тем, что поторопился, желая слишком скоро прославиться и схватить орденишку; или виноват тем, что слишком сгоряча рванулся, желая, по русскому обычаю, показать свое самопожертвованье; не расспросясь разума, не рассмотрев в жару самого дела, стал им ворочать, как знаток, и потом вдруг, также по русскому обычаю, простыл, увидевши неудачу; или же виноват, наконец, тем, что из-за какого-нибудь оскорбленного мелкого честолюбия все бросил и то место, на котором начал так благородно подвизаться, сдал первому плуту <...>» (6, 75).

Итак, безрассудная и поспешная жажда деятельности может обращаться в свою противоположность, переходить в бездействие.

Еще вариация на ту же тему: «Какая странная мода завелась на Руси! Сам человек лежит на боку, к делу настоящему ленив, а другого торопит, точно как будто непременно другой должен изо всех сил тянуть от радости, что его приятель лежит на боку» (6, 80).

Антитеза деятельности и праздности связана у Гоголя с антитезой расчета и беззаботности. Напомним в этой связи знаменитое гоголевское сопоставление Москвы и Петербурга, в основе которого - сопоставление различных психологических типов: «Петербург - аккуратный человек, совершенный немец, на все глядит с расчетом и, прежде нежели задумает дать вечеринку, посмотрит в карман; Москва - русский дворянин, и если уж веселится, то веселится до упаду и не заботится о том, что уже хватает больше того, сколько находится в кармане <...>» (7, 482). Ср. в письме Гоголя к А. С. Данилевскому от 11 (23) октября 1842 г.: «не лучше ли тебе будет в Москве, чем в Петербурге? Там более теплоты и в климате и в людях. <...> Там меньше расчетов и денежных вычислений» .

Расчет может противопоставляться не только беззаботности, но и свободе, свободной импровизации, например в контексте разграничения поэзии и прозы. Ср., напр., размышления Гоголя о народном песенном творчестве: «Песня сочиняется не с пером в руке, не на бумаге, не с строгим расчетом, но в вихре, в забвении, когда душа звучит и все члены, разрушая равнодушное, обыкновенное положение, становятся свободнее <...>. Только тогда, когда вино перемешает и разрушит весь прозаический порядок мыслей, когда мысли непостижимо странно в разногласии звучат внутренним согласием, - в таком-то разгуле, торжественном, больше нежели веселом, душа, к непостижимой загадке, изливается нестерпимо-унылыми звуками» (7, 165).

Но в этом противопоставлении праздности и деятельности праздность может ассоциироваться не только с мотивами духовной сосредоточенности и внутреннего роста, но, конечно, и с мотивом пустых и бесплодных мечтаний. В письме Гоголя к Данилевскому от 26 июля (7 августа) 1841 г. находим следующее замечание: «Ты все еще не схватил в руки кормила своей жизни, все еще носится она бесцельно и праздно, ибо о другом грезит дремлющий кормчий: не глядит он внимательными и ясными глазами на плывущие мимо и вокруг его берега, острова и земли, а все стремит усталый бессмысленный взор на то, что мерещится в туманной дали, хотя давно уже потерял веру в обманчивую даль. Оглянись вокруг себя и протри глаза: все лучшее, что ни есть, - все вокруг тебя, как оно находится вокруг человека и как один мудрый узнает это, и часто слишком поздно. <...> Неужели до сих пор ни разу не пришло тебе в ум, что у тебя целая область в управлении, что здесь, имея одну только крупицу, ничтожную крупицу ума и сколько-нибудь занявшись, можно произвесть много для себя - внешнего и еще более для себя - внутреннего <...>» .

Антитеза характеров людей праздных и деятельных иногда сочетается c противопоставлением «теоретиков» и «практиков». В письме Гоголя к П. А. Плетневу от 17 марта 1842 г. читаем: «Отвлеченный писатель и журналист так же не могут соединиться в одном человеке, как не могут соединить<ся> теоретик и практик» . Итак, русский человек, как понимает его Гоголь, не может быть теоретиком и практиком одновременно, он либо теоретик, либо практик, либо, наконец, последовательно переходит от одной из этих ролей к другой (см. суждения Гоголя на этот счет, приведенные выше).

Все это имеет самое непосредственное отношение к композиции первого тома «Мертвых душ». Так, например, построена «притча» о Кифе Мокиевиче и о Мокии Кифовиче, в которой Гоголь «обобщает» «содержание первого тома», «сводя все многообразие героев поэмы к двум персонажам»: «в то время, как „теоретический философ“ Кифа Мокиевич занимается решением вопроса, не стоящего и выеденного яйца, его сын, богатырь Мокий Кифович, проявляет себя соответствующим образом на почве практической деятельности» (5,489-490).

Тот же принцип обобщения Гоголь положил в основу «галереи помещиков» в первом томе своей поэмы.

Композиция первого тома «Мертвых душ», неоднократно описывавшаяся, представляется обычно формально простой . Однако в тот момент, когда исследователи гоголевской поэмы обращаются к проблеме мотивировки, начинаются сложности. В первую очередь это касается именно «галереи помещиков».

Помещики в первом томе гоголевской поэмы являются в следующем порядке: Манилов, Коробочка, Ноздрев, Собакевич, Плюшкин. В связи с проблемой мотивировки этой последовательности персонажей обычно апеллируют к хрестоматийно известным словам самого Гоголя, отметившего в «Выбранных местах... »: «„Мертвые души“ не потому так испугали Россию и произвели такой шум внутри ее, чтобы они раскрыли какие-нибудь ее раны или внутренние болезни, и не потому также, чтобы представили потрясающие картины торжествующего зла и страждущей невинности. Ничуть не бывало. Герои мои вовсе не злодеи; прибавь я только одну добрую черту любому из них, читатель помирился бы с ними всеми. Но пошлость всего вместе испугала читателей. Испугало их то, что один за другим следуют у меня герои один пошлее другого, что нет ни одного утешительного явления, что негде даже и приотдохнуть или перевести дух бедному читателю и что по прочтенье всей книги кажется, как бы точно вышел из какого-то душного погреба на Божий свет» (6, 77).

Данное рассуждение, как известно, было использовано (а вместе с тем отчасти и переосмыслено) в знаменитой книге Андрея Белого: «Посещение помещиков - стадии падения в грязь; поместья - круги ада; владелец каждого - более мертв, чем предыдущий; последний, Плюшкин, - мертвец мертвецов <...>» .

С Андреем Белым вступил в спор Ю. В. Манн. В своей книге «Поэтика Гоголя» он, в частности, поставил под сомнение саму возможность отыскать «единый принцип» композиции гоголевской поэмы: «<...> этот единый принцип сразу же вызывает недоумение. Как известно, помещики следуют у Гоголя в следующем порядке: Манилов, Коробочка, Ноздрев, Собакевич, Плюшкин. Действительно ли Коробочка „более мертва“, чем Манилов, Ноздрев „более мертв“, чем Манилов и Коробочка, Собакевич мертвее Манилова, Коробочки и Ноздрева?» . Показав далее всю относительность (по сути - и неправомерность) подобной постановки вопроса, Ю. В. Манн сделал вывод о многофункциональности гоголевской композиции: «В произведениях гениальных один, „единый принцип“ искать бесполезно. Вся сила их в том, что в них по „нагому плану“ прошла „окончательным резцом своим природа“, сообщив полноту и множественность значений почти каждому элементу композиции» .

Но, конечно, невозможность выявить «единый принцип» расположения образов помещиков в первом томе «Мертвых душ» не свидетельствует о произвольности этого расположения. Композиция персонажей не могла быть делом случайным и как бы «независимым» от автора: другое дело, что она могла быть мотивирована одновременно с нескольких (и разных) точек зрения (ср.: «Смена образов <помещиков>, характер этой смены выполняет одновременно несколько функций» ).

Более того, как мы полагаем, все же нет оснований сбрасывать со счета и тот прием нисходящей градации, о котором говорил А. Белый и который парадоксальным (на первый взгляд) образом сочетается с другими приемами, каждый из которых сам по себе прост, даже банален, но в сочетании с другими оказывается элементом формальной организации сложнейшей смысловой структуры.

1. Антитеза. К этому приему Гоголь обращался постоянно (ср.: «Гоголевское творчество - это ряд острейших парадоксов, иначе говоря, совмещений традиционно несовместимого и взаимоисключающего» ); «Мертвые души» не стали исключением.

В самом деле, перед нами два типа характеров, чередующихся в шахматном порядке и очевидным образом связанных с тем принципиально важным для Гоголя разграничением «покоя» и «праздности», «расчета» и «легкомыслия», о котором речь шла выше.

Один тип «игровой», второй - «серьезный». Игровое начало ассоциируется с отказом от практической деятельности или ее комической нерезультативностью, серьезное - с практицизмом. Одни персонажи пребывают больше в мире своего воображения или своих страстей, другие - по преимуществу в практическом мире денежного расчета.

От прекраснодушного, мечтательного и «сладкого как сахар» Манилова повествователь обращается к прагматичной «дубинноголовой» Коробочке, усомнившейся-таки в экономической добросовестности Чичикова. Затем вновь следует переход - к характеру, который ничего общего с идеей материальной выгоды не имеет. Ноздрев - человек страсти (одной, но пламенной), он игрок ради игры, а не выигрыша, он азартен, а не расчетлив. Гоголь специально подчеркивает это обстоятельство: «Ружье, собака, лошадь - все было предметом мены, - читаем о Ноздреве, - но вовсе не с тем, чтобы выиграть: это происходило просто от какой-то неугомонной юркости и бойкости характера» (5, 69). Вслед за ним является Собакевич, воплощение материального начала.

Итак, с одной стороны - прагматики, глупый (Коробочка) и умный (Собакевич), с другой - люди настроения, так сказать, «идеалисты» (один мечтательный, сентиментальный и уравновешенный, другой - азартный и предельно агрессивный).

Плюшкин, являющийся последним в галерее помещичьих типов, своеобразный синтез двух отмеченных начал. Его приверженность к «накопительству», к материальному началу не просто чрезмерна или даже чрезвычайна, она абсурдна и идеальна, так как, будучи доведена до предела, превращается в свою противоположность, как богатство - в разорение, достаток - в нищету, а богатый помещик - в «прореху на человечестве».

Другая попытка сопряжения крайностей - Чичиков, объединяющий всех исчисленных персонажей в рамках единого сюжета, одновременно расчетливый и сентиментальный. Он обладатель еще в школе обнаружившегося «большого ума» «со стороны практической» и «характера осмотрительно-охлажденного», и вместе с тем, как известно, не чужд он был «и не вовсе прозаических грез».

Весьма показательно, что двум отмеченным типам характеров соответствуют у Гоголя два основных типа пространства - пространство сужающееся и пространство расширяющееся. Манилов и Ноздрев связаны с расширяющимся пространством, Коробочка и Собакевич - с сужающимся, Плюшкин - с исчезающим. Ср.: «Собакевич, Коробочка «съеживаются», и это съеживание пространства переходит в Плюшкине в «прореху» - пустоту. Но Ноздрев, как и сосед Плюшкина, «кутящий во всю ширину русской удали барства, прожигающий, как говорится, насквозь жизнь» <...>, - «любит развернуться». Стремление перейти границы приличий, правил игры, любых норм поведения - основа характера Ноздрева. Это получает пространственное выражение. Почти сразу после появления Чичикова в поместье Ноздрева тот ведет его осматривать «границу, где оканчивается моя земля» <...>. Но граница эта оказывается <...> до крайности растяжимым понятием, вмещающим в себя весь горизонт: «Вот граница!» - сказал Ноздрев: «все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес <...> и все, что за лесом, все это мое» <...>. Тождественность пространственных антонимов («съежиться - развернуться») подчеркивается здесь абсурдной попыткой сделать безграничность "своей«" .

Сходным образом и Манилов тяготеет к расширению своего пространства. Напомним: «Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах» (5, 39).

Закрепляя в сознании читателей представление о двух типах характеров, противопоставляя «теоретиков» и «практиков», прагматиков и «идеалистов», Гоголь вместе с тем подчеркивал мысль о тотальной ценностной дезориентации современного русского общества: конечно, ни бесплодная созерцательность, ни бессмысленный покой, ни бессодержательная мечтательность, ни тем более азарт игры, ни попытки современного человека обеспечить себе прочное положение на земле путем «накопления» не соотносятся с идеей нравственного совершенствования, духовного (религиозного) просветления, принципиально важной для Гоголя.

2. Градация. Это еще один прием композиции, которым Гоголь пользовался постоянно.

«Взаимоисключающую природу души и „приобретения“ Гоголь ярко демонстрирует на примере тех помещиков, которых посещает в его поэме Чичиков. Мысль о последовательно прогрессирующем оскудении личности в образе каждого из них не нова. <...> Но важно подчеркнуть, что критерием, которым автор „Мертвых душ“ определяет это оскудение, является связь человека с человечеством. И параллельно с ослаблением человеческих связей возрастает привязанность персонажей к собственности.

На первой ступени лестницы стоит Манилов. Он, бесспорно, самый бескорыстный из всех, у кого Чичиков торгует мертвые души. Он единственный, кто отдает их даром. <...> В отличие от него Коробочка уже недоверчива к людям. В то же время она скопидомка и больше всего боится, чтобы как-нибудь не продешевить в своих торговых оборотах. Ноздрев не может не нагадить ближнему. И при всей своей безалаберности он достаточно агрессивный собственник. Все его попытки продать или выменять ненужную вещь явно направлены в сторону собственной выгоды. <...> Для Собакевича все его знакомые - мошенники. <...> В роли продавца мертвых душ он оказывается самым скаредным и неуступчивым из всех.

И последний в этом ряду, Плюшкин - человек, окончательно утративший все связи с миром. Гоголь настойчиво подчеркивает полное отъединение Плюшкина от людей» .

Конечно, нарисованный исследовательницей образ Ноздрева - «агрессивного собственника» мало соответствует гоголевскому тексту.

Но Е. А. Смирнова вполне справедливо настаивает на важности мотива прогрессирующего отчуждения гоголевских персонажей от мира .

В самом деле, каждый последующий помещик обнаруживает все большую подозрительность, все меньше доверяет Чичикову. Если Манилов радушен и приветлив, то Коробочка недоверчива, Ноздрев называет Чичикова мошенником, Собакевич не одного только Чичикова, но и городских чиновников считает мошенниками и разбойниками. Плюшкин уже не просто подозрителен или недоверчив, он наглухо отгородился от остального мира; впрочем, именно с ним Чичикову проще всего иметь дело: фантастическая скупость Плюшкина обеспечивает все же возможность объясниться с ним на понятном ему языке, и Чичиков эту возможность, конечно, не упускает .

Показательно, что на контрастное чередование различных форм пространства, отмеченное выше, накладывается нисходящая градация. Ср.: «И рельеф пути по помещикам - спуск без подъемов; дом Манилова - на покатости; от него - спуск к Коробочке с вылетом из брички; перед домом Коробочки - лужа (в яме); от Коробочки до Ноздрева - перелоги спуска; Ноздрев - в низкой местности; „ноги выдавливали воду... ; до такой степени место было низко“; наконец, въехав в город, бричка „опустилась как будто в яму, в ворота гостиницы“; путь - спуск: в яму с грязью <...>» .

3. Симметрия. К данному приему Гоголь, всегда предпочитавший классической ясности и гармонии барочную «неправильность», обращался довольно редко; перед нами один из подобных случаев.

Центр симметрии в первом томе «Мертвых душ» - образ Ноздрева. Столь исключительное положение этого персонажа объясняется его особой сюжетной ролью. Ноздрев - единственный персонаж поэмы, которого Чичикову так и не удалось убедить продать или подарить «души», и к тому же именно Ноздрев уничтожил репутацию Чичикова в губернском городе. Итак, в основе всей конструкции оказался образ неудачи, подстерегавшей Чичикова уже тогда, когда он и не думал подозревать о ней.

«По краям» конструкции - образы Манилова и Плюшкина: это персонажи, с которыми Чичикову оказалось легче всего договориться.

Ближе к «центру» - образы Коробочки и Собакевича: это персонажи, договариваться с которыми Чичикову было сложнее всего.

Итак, своеобразие композиции первого тома «Мертвых душ» обусловлено парадоксальным «совмещением» приемов антитезы, нисходящей градации и симметрии.

В результате персонажи, составившие «галерею помещиков», оказались противопоставлены друг другу и одновременно сопоставлены друг с другом чуть ли не всеми возможными способами, и эта динамическая, постепенно формирующаяся в сознании читателя и постоянно уточняющаяся по мере его раздумий над прочитанным, система создает иллюзию сложности постоения, адекватную самой действительности и формирует обширное смысловое поле, в пределах которого противопоставление столь несхожих, вроде бы, персонажей «дополняется» их неожиданно вскрывающейся общностью, а впечатление общности тут же корректируется бросающимися в глаза несходствами.

Так возникает парадоксальная ситуация постоянного взаимодействия приемов композиции, принципиально разных и, в сущности, исключающих друг друга. В самом деле, каждый из них, с одной стороны, очевиден и необходим, а с другой - избыточен уже потому, что с ним сосуществуют другие. Поэтому композиция первого тома гоголевской поэмы может и даже должна рассматриваться в ряду тех вариантов «фигуры фикции», которые описал Андрей Белый .

Но «фигура фикции» у Гоголя оказывалась выражением парадоксальной системы культурных подтекстов, которая может быть описана и как попытка сочетания реликтов украинской мистики XVIII в. с литературной парадигмой немецкого романтизма, и как не вполне тривиальное взаимодействие масонской символики и православного мироощущения, и как опыт синтеза авантюрного романа и эпической поэмы. Поэтому в конечном счете «фикция» обрачивалась почти невероятной смысловой насыщенностью, чреватой драматическими столкновениями смыслов, которые, соединяясь друг с другом, «помнили» о своей самостоятельности. «Галерея помещиков» - лишь один из множества гоголевских парадоксов такого рода.

«Мертвые души» — поэма на века. Пластика изображаемой действительности, комичность ситуаций и художественное мастерство Н.В. Гоголя рисуют образ России не только прошлого, но и будущего. Гротескная сатирическая реальность в созвучии с патриотическими нотками создают незабываемую мелодию жизни, которая звучит сквозь столетия.

Коллежский советник Павел Иванович Чичиков отправляется в дальние губернии, чтобы купить крепостных. Однако его интересуют не люди, а только фамилии умерших. Это необходимо для подачи списка в опекунский совет, что «обещает» большие деньги. Дворянину с таким количеством крестьян были все двери открыты. Для реализации задуманного он наносит визиты помещикам и чиновникам города NN. Все они обнаруживают свой корыстный нрав, поэтому герою удается заполучить желаемое. Также он планирует выгодную женитьбу. Однако итог плачевен: герой вынужден бежать, так как его планы становятся общеизвестными благодаря помещице Коробочке.

История создания

Н.В. Гоголь считал А.С. Пушкина своим учителем, «подарившем» благодарному ученику сюжет о похождениях Чичикова. Поэт был уверен, что только Николаю Васильевичу, обладающему от бога неповторимым талантом, подвластно реализовать эту «задумку».

Писатель любил Италию, Рим. На земле великого Данте он приступил к работе над книгой, предполагающей трёхчастную композицию, в 1835 году. Поэма должна была быть похожей на «Божественную комедию» Данте, изображать погружение героя в ад, его странствия в чистилище и воскрешение его души в раю.

Творческий процесс продолжался в течение шести лет. Замысел грандиозной картины, изображающей не только «всю Русь» настоящую, но и будущую, раскрывал «несметные богатства русского духа». В феврале 1837 года умирает Пушкин, «священным завещанием» которого для Гоголя становятся «Мертвые души»: «Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его перед собою». Первый том был завершён летом 1841 года, однако не сразу нашёл своего читателя. У цензуры вызвала возмущение «Повесть о капитане Копейкине», а название привело в недоумение. Пришлось пойти на уступки, начав заголовок с интригующей фразы «Похождения Чичикова». Поэтому книга была опубликована лишь в 1842 году.

Спустя некоторое время, Гоголь пишет второй том, но, недовольный получившимся результатом, сжигает его.

Смысл названия

Название произведения вызывает противоречивые толкования. Использованный приём оксюморона рождает многочисленные вопросы, на которые хочется поскорее получить ответы. Заголовок символичен и многозначен, поэтому «тайна» открывается не каждому.

В прямом значении, «мертвые души» — это представители простого народа, ушедшие в мир иной, но ещё числящиеся за своими хозяевами. Постепенно происходит переосмысление понятия. «Форма» как бы «оживает»: реальные крепостные, со своими привычками и недостатками, предстают перед читательским взором.

Характеристика главных героев

Павел Иванович Чичиков – «господин средней руки». Несколько приторные в обращении с людьми манеры не лишены изысканности. Воспитан, опрятен и деликатен. «Не красавец, но и не дурной наружности, не … толст, ни …. тонок…». Расчетлив и осторожен. Коллекционирует ненужные безделушки в своем ларчике: авось, пригодится! Во всем ищет выгоду. Порождение худших сторон предприимчивого и энергичного человека нового типа, противопоставленного помещикам и чиновникам. О нем мы написали подробнее в сочинении «».
Манилов — «рыцарь пустоты». Белокурый «сладенький» болтун «с голубыми глазами». Скудость мысли, уход от реальных трудностей он прикрывает прекраснодушной фразой. В нём отсутствуют живые стремления и какие-либо интересы. Его верные спутники — бесплодное фантазерство и бездумная болтовня.
Коробочка — «дубинноголовая». Пошлая, глупая, скупая и прижимистая натура. Отгородилась от всего окружающего, замкнувшись в своем имении – «коробке». Превратилась в тупую и жадную женщину. Ограниченна, упряма и бездуховна.
Ноздрев — «исторический человек». Запросто может приврать, что ему заблагорассудится, и обмануть кого угодно. Пустой, вздорный. Мнит себя широкой натурой. Однако поступки обличают безалаберного, сумбурно – безвольного и одновременно наглого, беспардонного «самодура». Рекордсмен по попаданию в каверзные и нелепые ситуации.
Собакевич — «патриот русского желудка». Внешне напоминает медведя: неповоротливого и неуемного. Совершенно неспособен понять самых элементарных вещей. Особый тип «накопителя», умеющего быстро приспосабливаться к новым требованиям современности. Ничем не интересуется, кроме ведения хозяйства. мы охарактеризовали в одноименном эссе.
Плюшкин — «прореха на человечестве». Существо непонятного пола. Яркий образец нравственного падения, полностью утратившего свой естественный облик. Единственный персонаж (кроме Чичикова), имеющий биографию, «отражающую» постепенный процесс деградации личности. Полнейшее ничтожество. Маниакальное накопительство Плюшкина «выливается» в «космические» масштабы. И чем больше им овладевает эта страсть, тем меньше в нем остается от человека. Его образ мы подробно разобрали в сочинении .

Жанр и композиция

Изначально произведение зарождалось как авантюрно — плутовской роман. Но широта описываемых событий и историческая правдивость, будто «спрессованные» между собой, дали повод «заговорить» о реалистическом методе. Делая точные замечания, вставляя философские рассуждения, обращаясь к разным поколениям, Гоголь насыщал «своё детище» лирическими отступлениями. Нельзя не согласиться с тем мнением, что творение Николая Васильевича — комедия, так как в ней активно используются приемы иронии, юмора и сатиры, наиболее полно отражающие абсурд и произвол «эскадрона мух, господствующего на Руси».

Композиция кольцевая: бричка, въехавшая в город NN в начале повествования, покидает его после всех перипетий, произошедших с героем. В это «кольцо» вплетаются эпизоды, без которых целостность поэмы нарушается. В первой главе даётся описание губернского города NN и местного чиновничества. Со второй по шестую главы автор знакомит читателей с помещичьими усадьбами Манилова, Коробочки, Ноздрева, Собакевича и Плюшкина. Седьмая – десятая главы — сатирическое изображение чиновников, оформление состоявшихся сделок. Вереница перечисленных событий завершается балом, где Ноздрев «повествует» об афёре Чичикова. Реакция общества на его заявление однозначна — сплетни, которые, как снежный ком, обрастают небылицами, нашедшими преломление, в том числе, в новелле («Повесть о капитане Копейкине») и притче (о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче). Ввод этих эпизодов позволяет подчеркнуть, что судьба отчизны напрямую зависит от людей, в ней проживающих. Нельзя равнодушно взирать на творящиеся вокруг безобразия. Определённые формы протеста в стране зреют. Одиннадцатая глава — биография образующего сюжет героя, разъясняющая, чем он руководствовался, совершая то или иное деяние.

Связующей композиционной нитью является образ дороги (вы можете больше узнать об этом, прочитав сочинение « » ), символизирующий собой путь, который проходит в своём развитии государство «под скромным названием Русь».

Зачем Чичикову мертвые души?

Чичиков не просто хитрый, но и прагматичный. Его изощрённый ум готов из ничего «слепить конфетку». Не имея достаточного капитала, он, будучи неплохим психологом, пройдя хорошую жизненную школу, владея искусством «польстить каждому» и выполняя завет отца «беречь копейку», затевает великую спекуляцию. Она заключается в простом обмане «власть имущих», чтобы «нагреть руки», иначе говоря, выручить огромную сумму денег, обеспечив тем самым себя и свою будущую семью, о которой Павел Иванович мечтал.

Имена купленных за бесценок мертвых крестьян заносились в документ, который Чичиков мог отвести в казенную палату под видом залога в целях получения кредита. Он заложил бы крепостных, как брошь в ломбарде, и мог перезакладывать их всю жизнь, благо никто из чиновников не проверял физического состояния людей. За эти деньги делец купил бы и настоящих работников, и имение, и зажил бы на широкую ногу, пользуясь благосклонностью вельмож, ведь богатство помещика представители знати измеряли в количестве душ (крестьян тогда на дворянском сленге именовали «душами»). Кроме того, герой Гоголя рассчитывал снискать доверие в обществе и выгодно жениться на богатой наследнице.

Основная идея

Гимн родине и народу, отличительная черта которого трудолюбие, звучит на страницах поэмы. Золотых рук мастера прославились своими изобретениями, своим творчеством. Русский мужик всегда «на выдумку богат». Но есть и те граждане, которые тормозят развитие страны. Это порочные чиновники, невежественные и бездеятельные помещики и аферисты вроде Чичикова. Для своего же блага, блага России и мира они должны встать на путь исправления, поняв уродство своего внутреннего мира. Для этого Гоголь безжалостно высмеивает их весь первый том, однако в последующих частях произведения автор намеревался показать воскрешение духа этих людей на примере главного героя. Возможно, он почувствовал фальшь последующих глав, разуверился в том, что его мечта осуществима, поэтому сжег ее вместе со второй частью «Мертвых душ».

Тем не менее, автор показал, что главное богатство страны — широкая душа народа. Не случайно это слово вынесено в название. Писатель верил, что возрождение России начнётся с возрождения человеческих душ, чистых, незапятнанных никакими грехами, самоотверженных. Не просто верящих в свободное будущее страны, но прилагающих немало усилий на этой стремительной дороге к счастью. «Русь, куда ж несёшься ты?». Этот вопрос рефреном проходит через всю книгу и подчёркивает главное: страна должна жить в постоянном движении к лучшему, передовому, прогрессивному. Лишь на этом пути «дают ей дорогу другие народы и государства». О пути России мы написали отдельное сочинение: ?

Почему Гоголь сжег второй том «Мертвых душ»?

В какой-то момент в сознании писателя начинает преобладать мысль о мессии, позволяющая «предвидеть» возрождение Чичикова и даже Плюшкина. Прогрессирующее «превращение» человека в «мертвеца» Гоголь надеется повернуть вспять. Но, столкнувшись с реальностью, автор переживает глубокое разочарование: герои и их судьбы выходят из-под пера надуманными, безжизненными. Не получилось. Надвигающийся кризис в мировосприятии и стал причиной уничтожения второй книги.

В сохранившихся отрывках из второго тома отчетливо видно, что писатель изображает Чичикова не в процессе раскаяния, а в полете к пропасти. Он все-таки преуспевает в авантюрах, облачается в дьявольски-красный фрак и преступает закон. Его разоблачение не предвещает ничего хорошего, ведь в его реакции читатель не увидит внезапного прозрения или краски стыда. Ему даже не верится в возможность существования таких фрагментов хоть когда-либо. Гоголь не хотел жертвовать художественной правдой даже ради воплощения собственного замысла.

Проблематика

Тернии на пути развития Родины — основная проблема в поэме «Мертвые души», о которой беспокоился автор. К ним относятся взяточничество и казнокрадство чиновников, инфантильность и бездеятельность дворянства, невежество и нищета крестьян. Писатель стремился внести свой посильный вклад в процветание России, осуждая и высмеивая пороки, воспитывая новые поколения людей. Например, Гоголь презирал славословие как прикрытие пустоты и праздности существования. Жизнь гражданина должна быть полезной для общества, а большинство героев поэмы откровенно вредны.
Нравственные проблемы. Отсутствие норм нравственности у представителей господствующего класса он рассматривает как результат их уродливой страсти к накопительству. Помещики готовы душу вытрясти из крестьянина ради выгоды. Также на первый план выходит проблема эгоизма: дворяне, как и чиновники, думают только о своих интересах, родина для них – пустое невесомое слово. Высшее общество не заботится о простом народе, просто использует его в своих целях.
Кризис гуманизма. Людей продают, как животных, проигрывают в карты, как вещи, закладывают, как украшения. Рабство узаконено и не считается чем-то безнравственным или противоестественным. Гоголь осветил проблему крепостного права в России глобально, показав обе стороны медали: менталитет холопа, присущий крепостному, и самодурство хозяина, уверенного в своем превосходстве. Все это последствия тирании, пронизывающей взаимоотношения во всех слоях общества. Она разлагает людей и губит страну.
Гуманизм автора проявляется во внимании к «маленькому человеку», критическом разоблачении пороков государственного устройства. Политические проблемы Гоголь даже не старался обходить. Он описал бюрократический аппарат, функционирующий только на основе взяточничества, кумовства, казнокрадства и лицемерия.
Гоголевским персонажам присуща проблема невежества, нравственной слепоты. Из-за нее они не видят своего морального убожества и не способны самостоятельно выбраться из затягивающей их трясины пошлости.

В чём своеобразие произведения?

Авантюрность, реалистическая действительность, ощущение присутствия иррационального, философские рассуждения о земном благе – всё это тесно переплетается, создавая «энциклопедическую» картину первой половины XIX столетия.

Гоголь добивается этого использованием различных приёмов сатиры, юмора, изобразительных средств, многочисленными деталями, богатством словарного запаса, особенностями композиции.

Важную роль играет символика. Падение в грязь «предсказывает» будущее разоблачение главного персонажа. Паук плетёт свои сети, чтобы захватить очередную жертву. Подобно «неприятному» насекомому, Чичиков искусно ведёт своё «дельце», «оплетая» помещиков и чиновников благородной ложью. «звучит» как пафос движения вперёд Руси и утверждает человеческое самосовершенствование.
Мы наблюдаем за героями через призму «комических» ситуаций, метких авторских выражений и характеристик, данных другими персонажами, порою построенных на антитезе: «он был человек видный» — но только «на взгляд».
Пороки героев «Мертвых душ» становятся продолжением положительных свойств характера. Например, чудовищная скупость Плюшкина – искажение былой бережливости и хозяйственности.
В небольших по объёму лирических «вставках» — мысли писателя, нелёгкие думы, тревожное «я». В них мы чувствуем высший творческий посыл: помочь человечеству измениться к лучшему.
Судьба людей, создающих произведения для народа или не в угоду «власть имущим», не оставляет Гоголя равнодушным, ведь в литературе он видел силу, способную «перевоспитать» общество и способствовать его цивилизованному развитию. Социальные слои социума, их позиция в отношении ко всему национальному: культуре, языку, традициям – занимают серьёзное место в авторских отступлениях. Когда же речь заходит о Руси и её будущем, сквозь века мы слышим уверенный голос «пророка», предсказывающего нелёгкую, но устремлённую в светлую мечту будущность Отечества.
Навевают грусть философские размышления о бренности бытия, об ушедшей молодости и надвигающейся старости. Поэтому так закономерно нежное «отцовское» обращение к юношеству, от энергии, трудолюбия и образованности которого зависит, по какому «пути» пойдёт развитие России.
Язык подлинно народен. Формы разговорной, книжной и письменно–деловой речи гармонично вплетаются в ткань поэмы. Риторические вопросы и восклицания, ритмическое построение отдельных фраз, употребление славянизмов, архаизмов, звучных эпитетов создают определённый строй речи, которая звучит торжественно, взволнованно и задушевно, без тени иронии. При описании помещичьих усадеб и их хозяев используется лексика, характерная для бытовой речи. Изображение чиновничьего мира насыщается лексикой изображаемой среды. мы описали в одноименном сочинении.
Торжественность сравнений, высокий стиль в сочетании с самобытной речью создают возвышенно–ироническую манеру повествования, служащую развенчанию низменного, пошлого мира хозяев.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Своеобразие жанра поэмы Гоголя "Мертвые души"

Хотя понятие жанра непрерывно изменяется и усложняется, под жанром можно понимать исторически складывающийся тип литературного произведения, которому присущи определенные черты. Уже по этим чертам нам во многом становится ясна основная мысль произведения, и мы примерно угадываем его содержание: от определения “роман” мы ждем описания жизни героев от начала до конца, от комедии - динамичного действия и необычной развязки; лирическое стихотворение должно погружать нас в глубину чувств и переживаний. Но когда эти черты, присущие разным жанрам, смешиваются между собой, создают своеобразное неповторимое сочетание - такое произведение поначалу приводит читателя в недоумение.

Так, недоуменно было встречено и одно из величайших, но в то же время и загадочных произведений 19 века - поэма Гоголя “Мертвые души”. Жанровое определение “поэма”, под которой тогда однозначно понималось лиро-эпическое произведение, написанное в стихотворной форме и романтическое по преимуществу, принималось современниками Гоголя по-разному. Одни нашли его издевательским. Реакционная критика просто глумилась над авторским определением жанра произведения.

Но мнения разошлись, и другие усмотрели в этом определении скрытую иронию. Шевырев писал, что “значение слова “поэма” кажется нам двояким... из-за слова “поэма” выглянет глубокая, значительная ирония”. Но разве только лишь из-за одной иронии Гоголь на титульном листе крупно изобразил слово “поэма”? Безусловно, такое решение Гоголя имело более глубокий смысл.

Но почему же именно этот жанр Гоголь избрал для воплощения своих идей? Неужели поэма настолько вместительна, чтобы дать простор всем мыслям и духовным переживаниям Гоголя? Ведь “Мертвые души” воплотили в себе и иронию, и художественную проповедь. Безусловно, в этом-то и состоит мастерство Гоголя. Он сумел перемешать черты, присущие разным жанрам, и гармонично соединить их под одним жанровым определением “поэма”. Что же нового внес Гоголь? Какие из черт поэмы, корни которой уходят в античность, он оставил для раскрытия своего творческого замысла?

Прежде всего нам вспоминаются “Илиада” и “Одиссея” Гомера.

На этой основе развернулась полемика между Белинским и К. Аксаковым, который считал, что “Мертвые души” написаны точно по образцу “Илиады” и “Одиссеи”. “В поэме Гоголя является нам тот древний гомеровский эпос, в ней возникает вновь его важный характер, его достоинство и широкообъемлющий размер”, - писал К. Аксаков. Действительно, черты сходства с гомеровской поэмой очевидны, они играют большую роль в определении жанра и раскрытии замысла автора. Уже начиная с заглавия, аналогия со странствиями Одиссея очевидна. На яростные протесты цензуры против такого несколько странного названия - “Мертвые души” - Гоголь ответил, прибавив к главному названию еще одно - “Похождения Чичикова”. Но похождения, путешествия, странствия Одиссея и описал великий Гомер. Одной из самых ярких аналогий с поэмой Гомера является появление Чичикова у Коробочки. Если Чичиков - Одиссей, странствующий по свету, то Коробочка предстает перед нами, пусть в таком необычном виде, нимфой Калипсо или волшебницей Цирцеей: “Ах, сударь-батюшка, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи. Где так изволил засалиться?” Такими словами приветствует Коробочка Чичикова, и так, только превратив их в настоящих свиней, встречает спутников Одиссея Цирцея. Пробыв у Коробочки около суток, Чичиков сам превращается в борова, поглощая пироги и прочие яства. Надо заметить, что Коробочка (кстати, единственная женщина среди помещиков) проживала в своем отдаленном поместье, напоминающем заброшенный остров Калипсо, и продержала Чичикова у себя дольше всех помещиков. У Коробочки приоткрывается тайна шкатулочки Чичикова. Некоторые исследователи полагают, что это жена Чичикова. В этом ярко проявляется мистицизм и загадочность гоголевского произведения, оно отчасти начинает напоминать лирическую поэму с волнующим мистическим сюжетом. Заглавие “Мертвые души” и черепа, нарисованные самим Гоголем на титульном листе, только подтверждают эту мысль. Другим упоминанием о гомеровской поэме может служить образ Собакевича. Стоит лишь взглянуть на него, и мы узнаем в нем циклопа Полифема - мощного, грозного великана, обитающего в таких же огромных берлогах. Дом Собакевича вовсе не отличается красотой и изяществом, а про такое здание мы говорим - циклопическое сооружение, имея в виду его форму и полное отсутствие какой-либо логики в построении. Да и сам Собакевич противоречив: его “половина” - Феодулия Ивановна, тощая как жердь, является полной противоположностью своему мужу. Но не только в описаниях помещиков мы находим сходство с гомеровской поэмой. Интересен также и эпизод на таможне, который является как бы продолжением хитрости Одиссея. Перевозка кружев на баранах явно перенята у античного героя, который спас свою жизнь и жизни своих товарщей, подвязав людей под овец. Аналогии есть и в композиции - экспозиция о прошлых делах Чичикова дана в конце произведения, так же, как и Одиссей рассказывает Алкиною о своих бедствиях, уже находясь почти рядом с родной Итакой. Но в поэме этот факт является как бы вступлением, а сам рассказ составляет главную часть. Такой перестановке вступлений, заключений и главной части способствует и еще один интересный факт: и Одиссей и Чичиков путешествуют как бы не по своей воле - они оба постепенно затягиваются стихиями, которые управляют героями, как хотят. Внимание обращает на себя сходство этих стихий - в одном случае это грозная природа, в другом - порочная природа человека. Итак, мы видим, что композиция непосредственно связана с жанром поэмы, и гомеровские аналогии здесь имеют огромное значение. Они играют большую роль в жанровом определении и расширяют поэму до “размеров” “малого рода эпопеи”. На это прямо указывают необычные композиционные приемы, позволяющие охватить значительный отрезок времени, и вставные рассказы, усложняющие сюжетную линию произведения.

Но говорить о прямом влиянии античного эпоса на гоголевскую поэму было бы неправильно. Начиная с древних времен многие жанры прошли сложную эволюцию. Думать, что в наше время возможен древний эпос - это так же нелепо, как и думать, чтоб в наше время человечество могло вновь сделаться ребенком, как писал Белинский, полемизируя с К. Аксаковым. Но поэма Гоголя, конечно, куда философичней, и некоторые критики находят влияние другого великого произведения, правда, уже эпохи средневековья - “Божественной комедии” Данте. В самой композиции просматриваются некоторые черты сходства: во-первых, указывается на трехчастный принцип композиции произведения, и первый том “Мертвых душ”, задуманных как трехтомник, являет собой, условно говоря, Ад дантовской комедии. Отдельные главы представляют собой круги ада 1-й круг - Лимб - поместье Манилова, где находятся безгрешные язычники - Манилов с женой и их дети. Сладострастники Коробочка и Ноздрев населяют второй круг ада, далее следуют Собакевич и Плюшкин, одержимые Плутосом - Богом богатства и скупости. Город Дит - губернский город, и даже стражник у ворот, у которого усы кажутся на лбу и напоминают таким образом рога черта, уже говорит нам о сходстве этих порочных городов своим видом. В то время когда Чичиков покидает город, в него вносят гроб покойного прокурора - это черти волокут его душу в ад. Через это царство тени и мрака проглядывает лишь один луч света - губернаторская дочка - Беатриче (или героиня 2 тома “Мертвых душ” Уленька Бетрищева). Композиционные и текстовые аналогии с комедией Данте указывают на всеобъемлющий и всеуничтожающий характер гоголевского произведения. Одним сравнением России с адом в первом томе Гоголь помогает нам понять, что Россия должна воспрянуть духом и из ада пройти в чистилище, а затем в рай. Такие несколько утопические и гротесковые идеи Гоголя, его всеуничтожающие и поистине гомеровские сравнения могли быть выражены только в поэме, такой мистической и необычной по своему сюжету, как у Данте. В том, что Гоголь не сумел осуществить свой творческий замысел, состоящий в “создании* чистилища и рая (двух последующих томов), состоит эстетическая трагедия Гоголя. Он слишком хорошо осознавал падение России, и в его поэме пошлая российская действительность нашла свое не только философское, но и сатаническое отражение. Получилась как бы пародия, изобличение пороков российской действительности. И даже задуманное Гоголем возрождение Чичикова несет в себе оттенок некоего донкихотства. Перед нами открывается еще один возможный прообраз поэмы Гоголя - травестированный рыцарский роман (которым является и “Дон-Кихот” Сервантеса). В основе травестированного рыцарского романа, а иначе плутовского, также лежит жанр похождений. Чичиков путешествует по России, занимаясь аферами и сомнительными предприятиями, но сквозь поиски сокровищ проглядывают поиски духовного совершенства - Гоголь постепенно выводит Чичикова на прямой путь, который бы явился началом долгого пути возрождения во втором и третьем томах “Мертвых душ”.

Травестирование жанра, как, например, травестирование рыцарского романа в плутовской, приводит иногда к тому, что большое влияние начинают оказывать и фольклорные элементы. Их влияние на формирование жанрового своеобразия “Мертвых душ” достаточно велико, причем на творчество Гоголя, который был украинофилом, непосредственное влияние оказали именно украинские мотивы, тем более что и травести оказались наиболее распространенными на Украине (например, поэма Котляревского “Неида”). В. Бахтин находит в гоголевской поэме “формы веселого, карнавального шествия по преисподней”. Итак, перед нами предстают обычные герои фольклорных жанров - богатыри, изображенные Гоголем как бы в перевернутом виде (в виде антибогатырей без душ). Это гоголевские помещики и чиновники, например Собакевич, который, о мнению Набокова, является чуть ли не самым поэтическим героем Гоголя.

Большую роль в поэме играет и образ народа, но не жалкие Селифан и Петрушка, которые, по сути, тоже внутренне мертвы, а идеализированный народ лирических отступлений. Он не только указывает на такой фольклорный жанр, как лирическая народная песня, но как бы подводит нас к самому глубокому в художественном и идейном смысле жанру - художественной проповеди. Гоголь сам мыслил себя богатырем, который, прямо указуя на недостатки, воспитает Россию и удержит ее от дальнейшего падения. Он думал, что, показав “метафизическую природу зла” (Бердяев), возродит падшие “мертвые души” и своим произведением, как рычагом, перевернет их развитие в сторону возрождения. На это указывает один факт - Гоголь хотел, чтобы его поэма вышла вместе с картиной Иванова “Явление Христа народу”. Таким же лучом, способствующим прозрению, Гоголь представлял и свое произведение.

В этом и есть особый замысел Гоголя: сочетание черт разных жанров придает его произведению всеобъемлющий дидактический характер притчи или поучения. Первая часть задуманной трилогии написана блестяще - только один Гоголь сумел так ярко показать безобразную российскую действительность. Но в дальнейшем писателя постигла эстетическая и творческая трагедия, художественная проповедь воплотила только первую свою часть - порицание, но не имела конца - раскаяния и воскресения. Намек на раскаяние содержится в самом жанровом определении - именно лирические отступления, которыми и должна быть наполнена настоящая поэма, указывают на него, хотя они и остаются, пожалуй, единственной чертой настоящего лиро-эпического произведения. Они придают всему произведению внутреннюю грусть и оттеняют иронию.

Сам Гоголь говорил, что 1-й том “Мертвых душ” - это лишь “крыльцо к обширному зданию”, 2-й и 3-й тома - чистилище и возрождение.

Писатель думал переродить людей путем прямого наставления, но не смог - он так и не увидел идеальных “воскресших” людей. Но его литературное начинание было затем продолжено в русской литературе. С Гоголя начинается ее мессианский характер - Достоевский, Толстой. Они смогли показать перерождение человека, воскресение его из той действительности, которую так ярко изобразил Гоголь.

Вот, например, несколько строк из "Выбранных мест из переписки с друзьями", где Гоголь так в письме 1844 г. к неустановленному лицу характеризует "споры о наших европейских и славянских началах": "Поверь, уже так заведено и нужно, чтобы передовые крикуны вдоволь выкричались затем именно, дабы умные могли в это время надуматься вдоволь ". Итак, на одном полюсе активность, стремление к публичным спорам "передовых", на другом - внутренняя сосредоточенность "умных"; одни "кричат", другие "думают".

В отдельных случаях "деятельность" и "праздность" оказываются не характеристиками разных человеческих типов, а различными сторонами одного сознания. В тех же "Выбранных местах..." читаем: "<...> везде, куды ни обращусь, вижу, что виноват применитель, стало быть наш же брат: или виноват тем, что поторопился, желая слишком скоро прославиться и схватить орденишку; или виноват тем, что слишком сгоряча рванулся, желая, по русскому обычаю, показать свое самопожертвованье; не расспросясь разума, не рассмотрев в жару самого дела, стал им ворочать, как знаток, и потом вдруг, также по русскому обычаю, простыл, увидевши неудачу; или же виноват, наконец, тем, что из-за какого-нибудь оскорбленного мелкого честолюбия все бросил и то место, на котором начал так благородно подвизаться, сдал первому плуту <...>" (6, 75).

Еще вариация на ту же тему: "Какая странная мода завелась на Руси! Сам человек лежит на боку, к делу настоящему ленив, а другого торопит, точно как будто непременно другой должен изо всех сил тянуть от радости, что его приятель лежит на боку" (6, 80).

Антитеза деятельности и праздности связана у Гоголя с антитезой расчета и беззаботности. Напомним в этой связи знаменитое гоголевское сопоставление Москвы и Петербурга, в основе которого - сопоставление различных психологических типов:"Петербург - аккуратный человек, совершенный немец, на все глядит с расчетом и, прежде нежели задумает дать вечеринку, посмотрит в карман; Москва - русский дворянин, и если уж веселится, то веселится до упаду и не заботится о том, что уже хватает больше того, сколько находится в кармане <...>" (7, 482). Ср. в письме Гоголя к А.С.Данилевскому от 11 (23) октября 1842 г.:"не лучше ли тебе будет в Москве, чем в Петербурге? Там более теплоты и в климате и в людях. <...> Там меньше расчетов и денежных вычислений"[ 2].

Расчет может противопоставляться не только беззаботности, но и свободе, свободной импровизации, например в контексте разграничения поэзии и прозы. Ср., напр., размышления Гоголя о народном песенном творчестве: "Песня сочиняется не с пером в руке, не на бумаге, не с строгим расчетом, но в вихре, в забвении, когда душа звучит и все члены, разрушая равнодушное, обыкновенное положение, становятся свободнее <...>. Только тогда, когда вино перемешает и разрушит весь прозаический порядок мыслей, когда мысли непостижимо странно в разногласии звучат внутренним согласием, - в таком-то разгуле, торжественном, больше нежели веселом, душа, к непостижимой загадке, изливается нестерпимо-унылыми звуками" (7, 165).

Но в этом противопоставлении праздности и деятельности праздность может ассоциироваться не только с мотивами духовной сосредоточенности и внутреннего роста, но, конечно, и с мотивом пустых и бесплодных мечтаний. В письме Гоголя к Данилевскому от 26 июля (7 августа) 1841 г. находим следующее замечание:"Ты все еще не схватил в руки кормила своей жизни, все еще носится она бесцельно и праздно, ибо о другом грезит дремлющий кормчий: не глядит он внимательными и ясными глазами на плывущие мимо и вокруг его берега, острова и земли, а все стремит усталый бессмысленный взор на то, что мерещится в туманной дали, хотя давно уже потерял веру в обманчивую даль. Оглянись вокруг себя и протри глаза: все лучшее, что ни есть, - все вокруг тебя, как оно находится вокруг человека и как один мудрый узнает это, и часто слишком поздно. <...> Неужели до сих пор ни разу не пришло тебе в ум, что у тебя целая область в управлении, что здесь, имея одну только крупицу, ничтожную крупицу ума и сколько-нибудь занявшись, можно произвесть много для себя - внешнего и еще более для себя - внутреннего <...>"

Антитеза характеров людей праздных и деятельных иногда сочетается противопоставлением "теоретиков" и "практиков". В письме Гоголя к П.А.Плетневу от 17 марта 1842 г. читаем: "Отвлеченный писатель и журналист так же не могут соединиться в одном человеке, как не могут соединить<ся> теоретик и практик" . Итак, русский человек, как понимает его Гоголь, не может быть теоретиком и практиком одновременно, он либо теоретик, либо практик, либо, наконец, последовательно переходит от одной из этих ролей к другой (см. суждения Гоголя на этот счет, приведенные выше).

Все это имеет самое непосредственное отношение к композиции первого тома "Мертвых душ". Так, например, построена "притча" о Кифе Мокиевиче и о Мокии Кифовиче, в которой Гоголь "обобщает" "содержание первого тома", "сводя все многообразие героев поэмы к двум персонажам": "в то время, как "теоретический философ" Кифа Мокиевич занимается решением вопроса, не стоящего и выеденного яйца, его сын, богатырь Мокий Кифович, проявляет себя соответствующим образом на почве практической деятельности" (5,489-490).

Тот же принцип обобщения Гоголь положил в основу "галереи помещиков" в первом томе своей поэмы.

Композиция первого тома "Мертвых душ", неоднократно описывавшаяся, представляется обычно формально простой. Однако в тот момент, когда исследователи гоголевской поэмы обращаются к проблеме мотивировки, начинаются сложности. В первую очередь это касается именно "галереи помещиков".

Помещики в первом томе гоголевской поэмы являются в следующем порядке: Манилов, Коробочка, Ноздрев, Собакевич, Плюшкин. В связи с проблемой мотивировки этой последовательности персонажей обычно апеллируют к хрестоматийно известным словам самого Гоголя, отметившего в "Выбранных местах...": ""Мертвые души" не потому так испугали Россию и произвели такой шум внутри ее, чтобы они раскрыли какие-нибудь ее раны или внутренние болезни, и не потому также, чтобы представили потрясающие картины торжествующего зла и страждущей невинности. Ничуть не бывало. Герои мои вовсе не злодеи; прибавь я только одну добрую черту любому из них, читатель помирился бы с ними всеми. Но пошлость всего вместе испугала читателей. Испугало их то, что один за другим следуют у меня герои один пошлее другого, что нет ни одного утешительного явления, что негде даже и приотдохнуть или перевести дух бедному читателю и что по прочтенье всей книги кажется, как бы точно вышел из какого-то душного погреба на Божий свет" (6, 77).

Данное рассуждение, как известно, было использовано (а вместе с тем отчасти и переосмыслено) в знаменитой книге Андрея Белого: "Посещение помещиков - стадии падения в грязь; поместья - круги ада; владелец каждого - более мертв, чем предыдущий; последний, Плюшкин, - мертвец мертвецов <...>".

С Андреем Белым вступил в спор Ю.В.Манн. В своей книге "Поэтика Гоголя" он, в частности, поставил под сомнение саму возможность отыскать "единый принцип" композиции гоголевской поэмы: "<...> этот единый принцип сразу же вызывает недоумение. Как известно, помещики следуют у Гоголя в следующем порядке: Манилов, Коробочка, Ноздрев, Собакевич, Плюшкин. Действительно ли Коробочка "более мертва", чем Манилов, Ноздрев "более мертв", чем Манилов и Коробочка, Собакевич мертвее Манилова, Коробочки и Ноздрева?". Показав далее всю относительность (по сути - и неправомерность) подобной постановки вопроса, Ю.В.Манн сделал вывод о многофункциональности гоголевской композиции: "В произведениях гениальных один, "единый принцип" искать бесполезно. Вся сила их в том, что в них по "нагому плану" прошла "окончательным резцом своим природа", сообщив полноту и множественность значений почти каждому элементу композиции".

Но, конечно, невозможность выявить "единый принцип" расположения образов помещиков в первом томе "Мертвых душ" не свидетельствует о произвольности этого расположения. Композиция персонажей не могла быть делом случайным и как бы "независимым" от автора: другое дело, что она могла быть мотивирована одновременно с нескольких (и разных) точек зрения (ср.: "Смена образов <помещиков>, характер этой смены выполняет одновременно несколько функций").

Более того, как мы полагаем, все же нет оснований сбрасывать со счета и тот прием нисходящей градации, о котором говорил А.Белый и который парадоксальным (на первый взгляд) образом сочетается с другими приемами, каждый из которых сам по себе прост, даже банален, но в сочетании с другими оказывается элементом формальной организации сложнейшей смысловой структуры.

1.Антитеза . К этому приему Гоголь обращался постоянно (ср.: "Гоголевское творчество - это ряд острейших парадоксов, иначе говоря, совмещений традиционно несовместимого и взаимоисключающего") в силу его очевидной универсальности. Неудивительно поэтому, что композиция поэмы опирается в первую очередь именно на антитезу

В самом деле, перед нами два типа характеров, чередующихся в шахматном порядке и очевидным образом связанных с тем принципиально важным для Гоголя разграничением "покоя" и "праздности", "расчета" и "легкомыслия", о котором речь шла выше.

Один тип "игровой", второй - "серьезный". Игровое начало ассоциируется с отказом от практической деятельности или ее комической нерезультативностью, серьезное - с практицизмом. Одни персонажи пребывают больше в мире своего воображения или своих страстей, другие - по преимуществу в практическом мире денежного расчета.

От прекраснодушного, мечтательного и "сладкого как сахар" Манилова повествователь обращается к прагматичной "дубинноголовой" Коробочке, усомнившейся-таки в экономической добросовестности Чичикова. Затем вновь следует переход - к характеру, который ничего общего с идеей материальной выгоды не имеет. Ноздрев - человек страсти (одной, но пламенной), он игрок ради игры, а не выигрыша, он азартен, а не расчетлив. Гоголь специально подчеркивает это обстоятельство: "Ружье, собака, лошадь - все было предметом мены, - читаем о Ноздреве, - но вовсе не с тем, чтобы выиграть: это происходило просто от какой-то неугомонной юркости и бойкости характера" (5, 69). Вслед за ним является Собакевич, воплощение материального начала.

Итак, с одной стороны - прагматики, глупый (Коробочка) и умный (Собакевич), с дру¬гой - люди настроения, так сказать, "идеалисты" (один мечтательный, сентиментальный и уравновешенный, другой - азартный и предельно агрессивный).

Плюшкин, являющийся последним в галерее помещичьих типов, своеобразный синтез двух отмеченных начал. Его приверженность к "накопительству", к материальному началу не просто чрезмерна или даже чрезвычайна, она абсурдна и идеальна, так как, будучи доведена до предела, превращается в свою противопо¬ложность, как богатство - в разорение, достаток - в нищету, а богатый помещик - в "прореху на человечестве".

Другая попытка сопряжения крайностей - Чичиков, объединяющий всех исчисленных персонажей в рамках единого сюжета, одновременно расчетливый и сентиментальный. Он обладатель еще в школе обнаружившегося "большого ума" "со стороны практической" и "характера осмотрительно-охлажденного", и вместе с тем, как известно, не чужд он был "и не вовсе прозаических грез".

Весьма показательно, что двум отмеченным типам характеров соответствуют у Гоголя два основных типа пространства - пространство сужающееся и пространство расширяющееся. В самом деле, Манилов и Ноздрев связаны с расширяющимся пространством, Коробочка и Собакевич - с сужающимся, Плюшкин - с исчезающим. Ср.: "Собакевич, Коробочка "съеживаются", и это съеживание пространства переходит в Плюшкине в "прореху" - пустоту. Но Ноздрев, как и сосед Плюшкина, "кутящий во всю ширину русской удали барства, прожигающий, как говорится, насквозь жизнь" <...>, - "любит развернуться". Стремление перейти границы приличий, правил игры, любых норм поведения - основа характера Ноздрева. Это получает пространственное выражение. Почти сразу после появления Чичикова в поместье Ноздрева тот ведет его осматривать "границу, где оканчивается моя земля" <...>. Но граница эта оказывается <...> до крайности растяжимым понятием, вмещающим в себя весь горизонт: "Вот граница!" - сказал Ноздрев: "все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес <...> и все, что за лесом, все это мое" <...>. Тождественность пространственных антонимов ("съежиться - развернуться") подчеркивается здесь абсурдной попыткой сделать безграничность "своей"}

КАТЕГОРИИ